Все усилия Ксении Анатольевны последних двух лет можно сформулировать как желание «быть признанной равными себе» (Фукуяма). То есть в нашем случае признанной интеллектуальной (в меньшей степени либеральной) средой. Никаких материальных выгод ей это, заметим, не дает (аудитория телеканала «Дождь» несопоставима, скажем, с аудиторией «Дома-2»). Если бы Собчак нужно было формальное признание, она могла бы спокойно возглавить какой-нибудь частный фонд или провластную культурную институцию. Но ей нужно именно символическое признание.
Говоря совсем просто, Собчак предпочитает считаться приличным человеком. «Хорошим человеком». Что это такое сегодня – вопрос сам по себе запутанный. Нынешняя государственная идеология, в отличие от предыдущих, не предложила положительной этики наподобие «советского человека». Есть только зыбкий симбиоз православия и патриотизма, но он совсем безжизненный. Идеология больше не настаивает на собственной моральной правоте – в этом ее уникальность. Она опирается фактически на принцип «от обратного», на «отрицательную этику»: не «мы лучше других», а «другие ничем не лучше нас».
Человек – в экзистенциальном смысле – не может с этой антиэтикой смириться. Ему помимо физиологических надобностей еще и крайне важно «быть хорошим». Поскольку универсальной этики в России нет, она теперь существует в границах микрогрупп, микросообществ, в каждом – своя. «Стать хорошим» в России можно только с точки зрения какой-то микрогруппы.
Собчак для идентификации выбрала либеральную среду, и это понятно, в общем: там ориентируются на универсальные понятия – «европейские ценности». Журналистика нелицеприятная, жесткая и объективная, на которую она равняется, – также наследование европейской традиции. Русская журналистика преимущественно понимает интервью как жанр комплиментарный, как дружескую беседу. Традиция разговора с людьми неоднозначными, гонимыми и преследуемыми или, напротив, презираемыми в «приличном обществе», практически отсутствует. В новейшие времена первым интервьюером европейского типа стал Олег Кашин: он и установил новые стандарты.
Поначалу журналистика была выбрана Ксенией Собчак в качестве разновидности благотворительной деятельности – так она видела возможность «приносить пользу обществу». В жанре интервью у нее есть преимущество: с большинством своих героев – медийными фигурами – она знакома «по прошлой жизни», причем всегда как равная с равными. Но сегодня эти беседы для Собчак уже пройденный этап. В прошлом году она занялась по сути общественно-политической журналистикой, и тут показательны две беседы 2013 года – с Ходорковским и Pussy Riot.
Интервью эти неравнозначны: видно, что с Ходорковским, несмотря даже на десять лет, проведенные им в тюрьме, она говорит как со своим, понимая его логику и мотивацию, разделяя его взгляды. С Pussy Riot все совсем иначе. Эта среда Ксении Собчак совершенно неблизкая, она ее не понимает и не чувствует. Но это, как ни странно, даже хорошо.
Формально ее упрекнуть не в чем: она действительно задает неприятные вопросы и своим, и чужим. Делает ровно то, что и должен делать журналист, – быть «волком в гостях у Красной Шапочки», по выражению Александра Тимофеевского, который упрекает ее за жесткость в отношении Pussy Riot: «Девочки вчера вышли, отсидев двушечку, и их не надо подъ..ть, как Ренату Литвинову». Однако, заметим, либерально-комплиментарный вариант беседы ничем не лучше провластно-комплиментарного. Мы же вроде хотим вырваться из замкнутого круга?.. Как и всякое явление современного искусства, акция Pussy Riot не может иметь однозначных оценок, и «личная неприязнь» Собчак к собеседницам как раз помогает увидеть ситуацию во всей ее сложности. То, что разговор с Толоконниковой и Алехиной не получается, – это как раз и есть признак подлинности происходящего. Именно в недоговорках, умолчаниях, увиливаниях – самое важное; в этих зазорах мы успеваем рассмотреть позицию и самой Собчак, и ее собеседниц.
Другое дело, что Собчак не понимает сути акционизма – принципа анонимности, – отсюда и ее странные вопросы вроде «бренда Pussy Riot». Она действительно не понимает, как можно отказаться от капитализации успеха, но в данном случае ее непонимание так же симптоматично: оно отражает общую материалистическую, рационалистическую установку нашего общества.
Как правило, Собчак использует один прием: начинает с комплиментов, затем незаметно переходит к закручиванию гаек: цветистое, несколько пре-увеличенное восхваление собеседника усыпляет его самоконтроль (медиазвезды привыкли к комплиментам). Далее все просто: Собчак цепляется к любой фразе, оговорке собеседника и начинает с ним как бы невинную игру в слова, по капле разрушая тот образ, который герой до того с таким трудом выстраивал. То, чего добивается Собчак, – это деконструкция, акцент на разнице между декларациями человека и его поведением.
Вот классический пример – разговор с Иваном Охлобыстиным (2012 год) в связи с только что принятым «законом Димы Яковлева»:
«– Иван, для Христа есть разница – здесь дети будут или там, за границей?
– Для Христа нет разницы.
– Значит, ты не с Христом, а с Советом Федерации?
– А вот тут сложный вопрос…
– Подожди. Для тебя сложный вопрос, с Христом ты или с Советом Федерации?»
Ловить на слове Собчак умеет. Менее уверенно себя чувствует, когда переходит к обобщениям. Тут она «горит» стилистически: сразу появляются какие-то нелепые обороты «я не разделяю позицию того, что…» Эти ошибки, однако, берутся не от неграмотности, а от неуверенности. Собчак на самом деле до сих пор не чувствует общественно-политические темы своими, не может их, условно говоря, «присвоить» – несмотря даже на то, что у нее диплом политолога.Официально программа называется «Собчак живьем», но на заставке пишут просто «Собчак», и это, безусловно, правильное позиционирование телеканала «Дождь»: он предлагает нам в данном случае смотреть не беседу на актуальную тему или с актуальным собеседником, а всегда некое «Собчак плюс». Акцент на первом слове – мы вам в первую очередь покажем саму Собчак («длина шпильки – 18 сантиметров, натуральная блондинка» и так далее) – плюс еще кого-то интересного. Мы никогда ни на минуту не забываем, что это именно Собчак тут сидит. Что она сама по себе не менее важная новость, чем тот, с кем она беседует. И в этом формате Собчак, в общем-то, органична. Была – до недавнего времени.
Когда дошло дело – на втором году программы – до бесед с людьми в связи с актуальными событиями, с людьми, от которых ждут важных слов или сигналов (например, интервью с Навальным в 2013 году), прежний имидж Собчак стал ей мешать. Потому что всегда, что бы серьезного ни происходило в кадре, мы понимаем, что это шоу, и смотрим его как шоу. А Собчак – вспомним о ее символических задачах – хочет, чтобы к ней относились всерьез. Отсюда и ее попытки стать «менее заметной» (вызвавшие немало иронии «платье отличницы», отложные воротнички и серые свитера). Но вдумайтесь: как Собчак может стать «менее заметной»? Это звучит как абсурд. И это еще одна психологическая ловушка, в которую Собчак попалась. Надо сказать, что Ксения из тех, кто попадается не в чужие, а в собственные ловушки: как соединить собственный имидж и серьезность?
Из ее оригинальных приемов можно отметить один: апелляция к базовым ценностям. Ее собеседники в большинстве своем привыкли оперировать конкретным – цифрами и фактами; они отвыкли или не умеют помещать себя в пространство идеального. Даже в случае с Охлобыстиным, который сочетает религиозную деятельность с пиаром, на чем его Собчак и ловит. Этот прием в одних случаях работает очень удачно: большинство гламурных гостей не ожидают от нее такой «подлянки» и «вскрываются», оказываясь посрамленными на фоне «общечеловеческого» или «общегуманитарного». Та же книжность, однако, в применении к людям с реальным трагическим опытом выглядит натужно: вся эта любовь к цитированию («я вот тут специально выписала для вас цитату...»), абсолютизация «мудрости веков»… Дарить Pussy Riot в подарок книгу другого известного политзаключенного – это как-то too much.
Но самое важное сейчас даже не то, что она делает. Важнее предложенная ею – невольно – модель поведения, другая карьерная траектория. Она совершенно противоречит привычным российским нормам. Во-первых, такого практически не бывало, чтобы человек из развлекательного сегмента ТВ по своей воле перешел в общественно-политический.
Ксения Собчак и Михаил Ходорковский, программа «Собчак живьем» (телеканал «Дождь»)
Это привело к интересным последствиям. В силу специфичности своего имиджа Собчак как бы легализует, огламуривает, придает лоск либеральной, правозащитной, интеллигентской среде. Символически уравнивает ее в правах с властной элитой. Дело в том, что все, что «не власть», или все, что не «около власти», в России до сих пор традиционно считалось маргинальным, второсортным. Собчак фактически приучает массового зрителя к тому, что оппозиционер – не персона нон грата, а равноправный, правомочный персонаж. И именно это, я думаю, заставляет федеральные телеканалы нервничать: то, что благодаря ей формируется параллельная реальность, появляется альтернативная мода на людей, которых ни один федеральный телеканал пригласить к себе в эфир уже не может.
Во-вторых, Собчак предлагает другую модель успеха в России. Думаю, что 99 процентов первокурсниц журфака мечтают не о славе Евгении Альбац или Марианны Максимовской, а о славе Собчак. Еще пару лет назад других моделей успеха в тележурналистике, кроме как заниматься попсой или официозом, не было. Единственный путь наверх – быть послушной девочкой. Собчак предлагает другой рецепт успеха: быть непослушной. И тут опять-таки речь не о ней самой, а о новом стандарте. Об эстетической легализации «неправильного поведения». В России, в отличие от Запада, такое поведение никогда не одобрялось массовым сознанием. Оно не укоренено в культуре и вообще считалось разновидностью сумасшествия – «плевать против ветра». Благодаря Ксении Собчак у таких девочек-первокурсниц теперь появляется выбор – и этический, и профессиональный. Пусть и условный, пусть и со всеми оговорками.
Но все-таки выбор.